(ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ) - Игорь Афанасьев

Первое, что увидел перед собой Филимон, это здоровенную красную рожу, под ушами у которой поблескивали капитанские звезды.

— Это что за таракан? — грозно спросила морда у прапорщика. — Почему усы не сбрил? Усы рядовым положены только в козацких сотнях!

— Артист, — пан капитан, — доложил прапор и развел руками, — кому только в голову взбрело.

— О, точно! — вдруг осклабился капитан. — Я же тебя по телевизору видел!

Его облик изменился, и перед Филимоном уже было совершенно нормальное удивленное лицо крупного мужика в военной форме.

— Рад стараться, пан капитан! — брякнул Филимон и сделал вид, что стал смирно.

— Ось, — одобрительно поднял брови капитан, — уже и службу уважает. Ну что ж, Голобородько, веди его к Нетруненко, в первый батальон. Пусть его там сразу побреют!

— Разрешите обратиться, пан капитан, — вежливо кашлянул Филимон.

— А Устава и не знаешь! — буркнул капитан. — Ну, ничего, научим. Что еще? Говори пока по-цивильному, еще нарапортуешься.

— Спасибо, — расслабился Филипп, — если можно сохранить мою растительность, то прошу вас разрешить это сделать. Знаете, уже все зрители привыкли к определенному имиджу, да и я себя другим не представляю.

Капитан строго повел бровями:

— К чему привыкли?

— К имиджу, — повторил Филимон, лихорадочно подбирая выражения для ненавязчивого объяснения смысла этого слова, — к привычному виду и поведению.

— А мы вот как сделаем! — грозно хрюкнул капитан. — У нас тут свои «имижи». Завтра утром зачет по стрельбе: если отстреляешь на «хорошо» — усы оставлю, если «плохо» — сбрею левый ус, и будешь так десять дней гулять! А, Голобородько? Запомни, таракан, это сказал капитан Дуб!

Прапорщик рассмеялся подхалимским раскатиком и погнал Филимона в казарму.

Время было позднее, и в огромном сарае стоял громкий и дружный храп. Дневальный принял Филимона от прапорщика и доложил о новом рекруте в маленькую каморку, отделенную от общего помещения. Оттуда выглянуло лицо молодого лейтенантика, и он поманил Филимона пальцем. — Присаживайтесь, — совсем не по-военному предложил он Филимону, и тот растерянно примостился на расшатанном стуле рядом с небольшим столом, на котором он успел увидеть папку с собственным именем и фамилией. Лейтенант перехватил его взгляд и кивнул головой:

— Ага, вот изучаю ваше личное дело и думаю, как вас угораздило сюда попасть. Неужели театр не мог дать вам бронь?

— Может, и мог, — пожал плечами Филипп, — да только я этого не знал. Я, вообще, плохо знаю законы. Я и в родных американских не мог разобраться, а ваши — еще сложнее понять.

— Это уж точно! — рассмеялся лейтенант. — Меня зовут Владимир, и можете так меня и величать, не при других, естественно. Я выпускник юридического факультета университета и командую взводом тоже не по собственному желанию! Переподготовка.

Они еще долго беседовали о разном, словно два старых приятеля. Владимир был на пять лет младше Филимона, не говоря уже о том, что в этой жизни никуда еще дальше Киева не ездил, и всю жизнь провел в трудных попытках уложить в голове и привести в соответствие с человеческой логикой законы родной страны. Занятие это, в любом государстве трудное, в Украине отличалось особой сложностью, так как любой закон должен был быть обязательно отличным от законов России либо по сути, либо по витиеватой формулировке. Это считалось незыблемым правилом для законотворцев независимой Украины и приводило иногда к непредсказуемо сложным последствиям. Так, например, большого труда стоило трезвым людям в парламенте отменить законопроект о переводе украинского транспорта на правостороннее размещение руля, что, по мнению авторов законопроекта, должно было укрепить позиции национального потребителя и подчеркнуть еще раз независимость Украины от восточного соседа. Зато никаким депутатам не удалось сдержать военно-промышленное лобби, которое настояло на создании Украинского Северного флота, который по мнению военных стратегов должен был компенсировать присутствие Российского Флота в Черном море. Россия недоуменно развела руками и согласилась предоставить базу Североморска в обмен на базу в Севастополе. На Николаевских верфях были заложены три огромных ракетоносца, один был даже спущен на воду и добрался до места приписки. Но расходы на строительство и содержание Северного Флота были таковыми, что даже образ врага стал менее отчетливым, и следующий ракетоносец был продан активно вооружающимся индусам. Этот поступок Украины вызвал негативную реакцию Китая, и восстановить добрые отношения с мировой империей удалось, лишь пообещав недорого продать им последний корабль украинского производства.

Владимир был милым собеседником, и Филимон узнал много веселых и грустных примеров человеческой глупости, свойственной некоторым политикам. Они выпили горячего чаю, Филимон согрелся, и его явно клонило ко сну. Владимир извинился за бессердечность и сказал, что все будет в порядке, а сейчас пора спать.

Филимон вышел из каморки и двинулся по проходу между двухэтажными нарами, высматривая свободное местечко. Таковое оказалось на первом этаже, под здоровенным детиной, благостно почмокивавшим губами во сне. Кое-как разобравшись с тонким одеялом, Филимон вытянулся на жестком лежбище и рухнул в сон.

Ровно через секунду, как показалось Филимону, над ухом у него раздался противный визгливый голосишко:

— А ну, открыл баньки, салабон! Быстро вскочил и доложил старшему по званию кто такой!

Филимон с трудом открыл глаза и обнаружил перед собой смешное белобрысое лицо восемнадцатилетнего сержанта-мальчугана, который кривил рот, злобно щурился, и от этого становился еще смешнее. Вокруг суетился просыпающийся народ, и Филимон понял, что нужно вставать и делать то, что и другие солдаты. Он сел на кровати и уставился на сержантика, который так и не отходил от его спального места.

— Встал быстро, когда тебе старший по званию приказывает! — срывающимся голосом тявкнул белобрысый. В казарме стало как-то удивительно тихо, словно все, без исключения, прислушивались к голосу сержанта.

Филимон встал с кровати и четко отрапортовал:

— Пан сержант, рядовой Филимон Таргони прибыл в расположение вашей части для прохождения курса переподготовки!

— Вот так и стой, бля! — гордо расправил плечики сержантик и торжествующе окинул глазом притихшую казарму.

— Так и буду, пан сержант! — громко произнес Филимон. — Вот только сейчас сниму ремень и надеру вам задницу, за неуважение к пожилым людям!

Казарма грохнула таким хохотом, что с улицы вбежали даже дневальные.

Филимон ласково поглядывал на сержанта, у которого в горле застряли все слова, и он лишь умудрялся выдавить из себя кроткое:

— Ты. Ты.

С верхнего яруса нар свесился сосед и сурово погрозил сержанту пальцем:

— А вы, пан сержант, в морду ему! В морду! А он вам тогда точно на жопе правило выпишет: старых людей нужно уважать!

Сосед слез с нар и протянул лапу Филимону:

— Тарас.

— Филимон, — свершилось рукопожатие прямо пред носом плюгавого сержантика, который как-то тихо отошел в сторону и исчез.

Дальнейшее постижение службы уже проходило под патронажем Тараса и еще трех переростков, которые попали в центр переподготовки после учебы в институте и явно контрастировали с основной массой мальчишек, призванных на срочную службу. Они называли себя «дядьками» и пользовались всеми привилегиями армейских «стариков», хотя привилегии эти были добыты «дядьками» в нескольких кровавых мордобоях. Жестокость и хладнокровие крепких тридцатилетних мужиков переломила пыл восемнадцатилетних мальчиков, которые еще не понимали, что полумеры на войне — путь к самоубийству. Крепко сплоченная группа «дядек» получила в лице Филимона подкрепление и приняла его появление и его первый конфликт с сержантом с благожелательным уважением.

Утреннюю зарядку и пятикилометровую пробежку Филимон отпахал как положено, хотя в конце дистанции в груди пекло огнем и дышать оставалось разве что ушами.

В этот момент его выдернул из общего стада Владимир и поинтересовался — держал ли когда-нибудь Филимон в руках автомат. Филимон честно сознался, что из автомата ему стрелять не приходилось, но из карабинов и винтовок он, в свое время, напулялся достаточно и быстро разобрался с легким в обращении автоматом УКА — 34. Владимир показал ему необходимые по уставу движения и слова и сказал, что уже с утра капитан Дуб рассказывает офицерам, как он обреет артиста.

— Может лучше самому побриться? — спросил Владимир.

— Доставим удовольствие начальству! — махнул рукой Филимон, и они потопали в казарму.

Душ, завтрак, построение, выход на полигон для стрельбы пролетели стремительно, и вскоре Филимон четко отрапортовал прапорщику, который раздавал боезапасы: